[Vladimir]

«Куклы» (НТВ) - 1998 год
mpg

Video
Format : MPEG Video
Bit rate : 2 200 Kbps
Width : 240 pixels
Height : 176 pixels
Audio
Format : MPEG Audio
Bit rate mode : Constant
Bit rate : 224 Kbps
Channel(s) : 2 channels
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 145.6 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 174.2 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 141.2 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 206.2 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 213.3 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 204.1 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 200.0 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 231.5 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 197.1 Mb
===+===
[Для просмотра данной ссылки нужно зарегистрироваться] - 201.0 Mb
===+===

КУКЛИАДА:

http://tvoygolos.narod.ru/klio/kukliada.htm

КУКЛИАДА
Виктор Шендерович

2-я часть книги «"Здесь было НТВ" и другие истории», 2002 г.

Леониду Генриховичу Зорину, взявшему с меня слово об этом написать

А начиналось всё так.

Однажды, на исходе лета 1994-го, мне позвонил Григорий Горин и сказал: «Витя! Вам, конечно, нужны деньги».

На сердце у меня растаяла медовая лепешечка. Я понял, что Григорий Израилевич заработал где-то денег и хочет их мне предложить.

— Нужны, — ответил я, хотя никто меня не спрашивал.

— Тут мне позвонили, есть одна идея... — сказал автор того самого Мюнхаузена.

Через час я был у него, а еще через минуту услышал слово «куклы».

Их уже было сделано пять штук: парочка политиков, один банкир, кремлевский пресс-секретарь и останкинский телеведущий. Почему слепили именно этих, Горин не знал; не знал он, и что с ними делать. Не знал этого, впрочем, никто — и меньше всего те, кто заказал во Франции опытную партию резиновых монстров, действуя, очевидно, по наполеоновскому принципу — «ввязаться в бой, а там посмотрим».

Мы с Гориным выпили по три чашки чая и съели по порции мороженого, но прояснению ситуации это не помогло. С имевшимся раскладом кукол делать было совершенно нечего.

«Нужна концепция, — напутствовал меня у дверей классик. — У вас молодые мозги, думайте!»

Мы встретились через несколько дней.

«Ну? — строго спросил меня Григорий Израилевич. — Придумали концепцию?»

Я виновато развел руками.

«А я придумал», — нравоучительно сказал Горин. Он неторопливо закурил трубку и с минуту задумчиво посасывал ее, бесстыже увеличивая драматургический эффект. Наконец, значительно поднял палец и изрек: «Надо взять у них аванс — и скрыться».

Эту концепцию я знал и без него.

Жена Горина Люба позвала нас к столу. Мы плотно, очень вкусно пообедали и выпили по чашечке кофе с пирожными. Идей не появилось, но я поймал себя на том, что процесс поиска начинает мне нравиться. Я спросил, не прийти ли мне завтра.

«Придумывайте концепцию», — строго ответил Горин.

Через пару дней углеводы, потребленные мной в квартире классика, добрались, видимо, до головы, потому что там, в голове, сложилось нечто, похожее на замысел.

Придумал я некий провинциальный город — Глупов не Глупов, а, ну скажем, Верхнефедератск, где почти все, как в натуре, только резиновое: резиновый мэр, резиновые депутаты, обыватели... И писать себе. сериал, эдакую бесконечную российскую «Санта Барбару». Идея, естественно, требовала большого количества кукол — по числу игроков в высшей политической лиге...

Горин с видимым облегчением благословил меня («Вы придумали — вы и пишите!»), дал телефон режиссера Пичула и самоустранился.

Василий Пичул оказался малоразговорчивым, неулыбчивым брюнетом. Он с полчаса глядел, как я размахиваю руками, изображая в лицах собственную концепцию, после чего сообщил, что ничего этого, скорее всего, не будет. Каждая кукла стоит чертову уйму долларов США, продюсер, хотя и откликается на имя Василий Григорьев — практически француз, декораций никаких, и вообще...

Мы расстались, на чем все и закончилось; по крайней мере, я думал, что закончилось. Никто не звонил, и я воспринял это как должное: количество телепрограмм, издохших в зародыше, вообще значительно превышает количество выживших. Но «Куклы» появились под счастливой звездой.

Дело завертелось.

Были привезены и тут же украдены с «Мосфильма» куклы; по телестудии «Дикси», взявшейся снимать программу, целыми днями бродили неприкаянные сатирики, артисты-пародисты, журналисты, художники и кукловоды...

В целях промывки наших мозгов был выписан заокеанский консультант-политэконом; в минуту умственного затмения по его образу и подобию была сделана кукла с усами-пиками и бородой-лопатой.

Когда консультант перестал сотрудничать с программой, кукле была проведена операция по изменению пола, и она стала женщиной. Эта чудовищная трансвеститка играла в первых выпусках программы, наводя ужас на аудиторию.

От моей концепции к тому времени не осталось ровным счетом ничего; к образу будущих «Кукол» мы шли ощупью. Дата эфира маячила все ближе, а стиля у будущей программы не существовало. Одна злоба дня, на которой долго не протянешь. Но, как говорится, не было бы счастья...

Справедливо сказано у Шварца: человека легче всего съесть, когда он болен или в отъезде. Я уехал из Москвы на несколько дней, а вернувшись обнаружил, что «Куклы» в моих услугах не нуждаются. Мой напарник, оставшийся на хозяйстве, взялся писать все один. Что и делал, пока не разругался решительно со всеми.

Причиной конфликта стали разночтения в оценке написанного, а именно: напарнику написанное им нравилось, а остальным — нет. И он ушел, оставив в истории жанра великую фразу. Я повторяю ее всякий раз, когда написанное теперь уже мною не нравится режиссерам.

— Это очень смешно, — говорю я нравоучительно. — Очень! Вы просто не понимаете. Я тридцать лет в юморе!

Оставшись вообще без сценаристов, Пичул достал с полки томик Лермонтова и попросту экранизировал «Героя нашего времени». Он смонтировал лермонтовский текст, распределил роли среди наших резиновых «артистов» — и это вдруг оказалось точным, злободневным и очень смешным!

Кавказская война оказалась очень кстати. Программа, до того, по европейскому образцу, состоявшая из набора более или менее смешных сценок и реприз, вдруг обрела цельность и глубину.

Когда, не слишком убедительно извинившись, меня вторично пригласили поиграть в «Куклы», я уже знал, что со всем этим делать.

...В январе 1995-го я написал «Гамлета». Вы скажете, что «Гамлета» в 1603 году написал Шекспир — но его авторство, как выясняется, еще надо доказать! А вот насчет моего никаких сомнений быть не может.

Впоследствии я написал также «Дон Кихота», «Фауста», «Отелло», «Муму» и «Собаку Баскервилей»... В столе лежат наброски «Дон Жуана». Мне давно нравилось играть в стилизацию — лет за двадцать до «Кукол» я занимался этим с большим удовольствием, но, так сказать, для внутреннего пользования, на театральных капустниках... А тут — пригодилось.

Спасибо Пичулу. Ему хватило классического текста, а уж при переделке открывались просторы совершенно немереные.

Так вот, о «Гамлете». Не знаю, как принимали в театре Шекспира, принесшего рукопись одноименной трагедии (не застал) — но, возможно, его принимали хуже. Я был с почетом отведен в «курилку» и посажен пред ясные очи художественного руководителя программы...

Художественным руководителем программы (и вообще начальником всей этой авантюры) был тот самый «француз» Василий Григорьев, о котором мне рассказывал Пичул. Многолетнее проживание в Париже придало григорьевскому языку мягкий, едва заметный акцент, а мыслям — некоторую, как принято говорить нынче, отвязанность. Не исключено, впрочем, что последовательность была иной — и именно отвязанность привела Васю в Париж...

(Вы уже поняли, что в процессе создания программы меня окружали Васи. Для пресечения недоразумений продюсер отныне будет зваться, на французский манер, Базиль, а уж Пичул пускай остается, как есть...)

Продюсер, художественный руководитель и, как впоследствии выяснилось из титров, автор концепции, Базиль задал мне вопрос, которого не забуду по гроб жизни.

— Ты каждый раз можешь так смешно писать, — спросил Базиль, — или это получилось случайно?

— Случайно, — ответил я — и был зафрахтован до конца года на четыре программы в месяц.

До того времени я отродясь не работал «в режиме»: писалось — писал, не писалось — делал что-нибудь другое. Тем не менее, назвавшись груздем, я с энтузиазмом полез в кузов.

Кузов, как выяснилось впоследствии, мог запросто оказаться кузовком.

В общих чертах мой «творческий процесс» выглядел так.

В воскресенье, ближе к полуночи, приезжал за сценарием Пичул. Он погружался в кресло, я вкладывал ему в руки несколько листочков с текстом и с холодеющим сердцем садился напротив. В тягостной тишине Вася минут пять задумчиво смотрел в листки, и каждый раз черт подмывал меня заглянуть ему через плечо и удостовериться, что читает он именно то, что я написал, а не подборку некрологов.

По прошествии пяти минут Вася поднимал голову и произносил приговор. «По-моему, ерунда», — говорил он. Или: «Фантастически смешно». И то, и другое произносилось ровным печальным голосом.

После этого Вася выдавал несколько фундаментальных соображений и уезжал в ночь. А я заваривал чайник — и садился за переделку.

Утром приезжал Вася, печально просматривал переделанный сценарий, пожимал мою обессиленную руку — и укатывал в студию, где уже стояли на низком старте артисты. С этой минуты программа катилась по привычному пути — озвучание, съемки, монтаж... — а моя часть пути была пройдена, и я мог с чистой совестью ложиться спать.

Спал я вместе с моей чистой совестью минут пять, потому что через пять минут звонил телефон.

— Это Левин, — говорила трубка жизнерадостным голосом. — Какие идеи?

Левин — ныне продюссер и гендиректор телеканала ТВС, в те поры был директором маленькой студии «Дикси» и сменщиком Пичула. Если бы и он был Васей, я бы застрелился — но он, слава Богу, Саша.

В первые два года существования программы режим у нас был простой: Левин и Пичул по очереди делали программы, потом по очереди отдыхали, а отдохнув, первым делом звонили мне и интересовались, что я думаю насчет следующего сценария.

Думал я в это время об убийстве каждого, кто произнесет при мне слово «куклы», о чем я и сообщал.

— Ну хорошо, — говорил Левин, — я ж не зверь, отдыхай, позвоню через час...

И жизнерадостно смеялся.

Откуда подпитывается энергией этот плотный человек, я не знаю, но выделяет он ее круглосуточно. Если, придя в студию «Дикси», вы не заставали Левина колотящим по клавиатуре компьютера, это значило, что он где-то снимает, или монтирует снятое, или только что уехал, или вот-вот будет. Ближе к ночи легче всего было накрыть Левина в хорошей компании (со мной) в каком-нибудь проверенном ресторане: Саша — гурман, и чем попало организм тревожить не будет.

Кстати, Лев Толстой угадал с фамилией для своего положительного героя: наш Левин — вегетарианец. Впрочем, на меня его вегетарианство не распространялось: в процессе совместной работы я был убит и съеден неоднократно.

Перед ритуальным убийством Шендеровича Левин, как правило, кричал. Текст крика был несложен — и за два года я успел выучить его наизусть.

— Это полная херня! Полная херня! Аб-со-лютная! Я не буду этого ставить! У меня одна жизнь, и я не хочу тратить ее на пол-ную хер-ню!

— Вполне кондиционный сценарий, — хладнокровно отвечал я, ища, чем бы ударить Левина по голове.

— Полная херня!

Минут за десять мне удавалось залить это пламя, и от крика Левин переходил к анализу, из которого следовало: сюжет не простроен, характеры не развиты, парадокс отсутствует, шутки старые, все банально, сценария нет, а за слово «кондиционный» я буду мучиться в сере и дыму.

Поскольку все тяжелые предметы из левинского кабинета были предусмотрительно убраны, мне оставалось только забрать сценарий и увезти его на переделку.

Переделав текст до полной неузнаваемости, я снова привозил его в «Дикси». Это гораздо лучше, говорил Левин, но все равно херня. И смеялся.

Ободренный похвалой, я переставлял местами две-три реплики и менял шрифт. Левин брал листки иначинал трястись от хохота. Он утирал слезы, созывал в кабинет сотрудников, читал им вслух мои среднего качества репризы и предлагал всем прикоснуться ко мне, пока я живой, потому что перед ними — классик и гений, а Гоголь — это так, детский лепет...

Путь от полной херни до гениальности я проходил в среднем дня за полтора. Гоголь не Гоголь, но так быстро в русской литературе не прогрессировал еще никто...

Потом Левин вез меня ужинать.

Не знаю, что чувствовал Гоголь. Я чувствовал себя цирковой обезьяной, честно заработавшей свой банан.

За время существования программы она обросла некоторым количеством легенд, причем самые поразительные из них — чистая правда.

Например, история о том, как после программы «Восток — дело тонкое» мне позвонил парламентский корреспондент НТВ и, радостно хихикая, сообщил, что только что в Совете Федерации из-за меня произошел небольшой скандал, а именно: президент одной северокавказской республики публично объявил об оскорблении, нанесенном нашей программой его народу.

Как выяснилось, оскорбление состояло в том, что республика была изображена в виде женщины-мусульманки.

Я был ошарашен. Я, разумеется, ожидал негативную реакцию на программу, но совершенно с других директорий. Мне в голову не приходило, что мусульманка — это оскорбление, да и сейчас так не кажется. Кроме того, речь шла о стилизации на темы «Белого солнца пустыни»...

Я спросил, нельзя ли объяснить господину президенту республики содержание слова «метафора». Мой собеседник помолчал несколько секунд и ответил:

— Не советую.

Цензуры у нас не было — или почти не было. Писал я что в голову взбредет, сюжет обсуждал только с режиссером будущей программы и, время от времени, с Базилем Григорьевым. (Иногда на Базиля накатывали волны болезненного интереса к своему детищу — он мог позвонить из Парижа и битый час выяснять мельчайшие подробности очередного сюжета, после чего снова уехать на остров Мартиник и пропасть на месяц. Тогда мы писали и снимали «Куклы» без художественного руководства вообще.)

Перед самым озвучанием готовый сценарий отправлялся по факсу руководству НТВ, оттуда приходило «добро», и артисты шли в студию.

Первое пожелание насчет переделки текста мы услышали перед записью программы «Царь Султан». Была там сценка, посвященная визиту премьера Черномырдина в Арабские Эмираты, и начиналась сценка так:

Вот однажды из Дубай

Приезжает краснобай.

«Краснобая» нас и попросили заменить. Принципиального протеста у меня это не вызвало: русский язык, как известно, велик, свободен и могуч, синонимов в нем — ешь не хочу, но специфика случая состояла в том, что программа была написана стишками...

Рифму к слову «Дубай» мы искали минут двадцать и все взмокли. Не верите — попробуйте сами:

Вот однажды из Дубай

Приезжает....

Вот то-то. Поскольку этот тупиковый путь я прошел еще при написании программы, то, пока все мучились, попробовал исхитриться и убрать «Дубай» из рифмы:

Из Дубая как-то раз

Приезжает...

М-да...

Кончилось дело тем, что своими лексическими проблемами мы честно поделились с начальством, поклявшись принять любую рифму, предложенную сверху. Минут десять там, наверху, по всей видимости, рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте «краснобая».

Что и было исполнено.

В общем, серьезных проблем у нас с НТВ не возникало — почти за шесть лет совместной работы (две с лишним сотни сценариев!) лишь один полежал пару месяцев на полке — да два других не были реализованы совсем.

Все три случая, впрочем, стоят того, чтобы о них рассказать.

На полку лег «Дон Кихот». В этой программе в феврале 95-го должна была дебютировать кукла, похожая лицом на Александра Коржакова. Телохранитель, да еще по имени Санчо, да еще, если помните, бравшийся управлять островом — мимо такого количества совпадений пройти было невозможно.

Не знаю, на что отвлеклось руководство, когда читало сценарий, но спохватилось оно, когда программа уже была готова к эфиру.

Любопытно, что регулярное появление резинового Президента России к тому времени уже не вызывало у руководства тревоги — нас только иногда просили соразмерять удар... — но при мысли о появлении на экране президентского телохранителя всех охватила крупная дрожь. Потребовалось два месяца для того, чтобы дрожь унять и выпустить программу в эфир, причем этот подвиг руководство НТВ приурочило к визиту в Москву президента США Клинтона — решив, по всей видимости, погибнуть на глазах мировой общественности.

Будущим историкам демократической России это соотношение страхов должно быть небезынтересно.

...Обращение к пушкинскому «Пиру во время чумы» произошло в ночь на третье марта 1995 года. За день до этого был убит Влад Листьев, и пускать в эфир уже снятый веселый выпуск было совершенно невозможно: так сошлось, что именно в ту неделю, вдобавок к убийству Листьева, России было впервые показано наглое от безнаказанности лицо фашиста Веденкина. И все это на фоне Чечни.

Надо было успеть сделать что-то соответствующее температуре общественного гнева тех дней — или совсем убирать «Куклы» из эфира.

Стилизация «Пира...» была написана за ночь, утром в студии озвучания собрались актеры — но производство программы было категорически остановлено руководством телекомпании. Никакие резоны приняты не были.

Я никогда не руководил никем, кроме самого себя — и, наверное, не представляю тяжести этого ремесла. Понимаю, что охотников придушить НТВ было и в ту пору хоть отбавляй, и охотники эти были, как бы это мягче сказать, не последними людьми в стране, и ждали повода... И все-таки смерть той программы переживал тяжело.

«Куклы» в эфир не вышли.

Недавно я перечитал тот, пятилетней давности сценарий — и, кажется, понял, что в нем так напугало директорат НТВ. Разумеется, не конкретная сатира — были у меня (и благополучно проходили в эфир) куда более злые шутки. Напугало, я думаю, полное соответствие пушкинского текста (которому я следовал почти построчно) российским реалиям.

Меня это напугало тоже — но именно поэтому я так хотел, чтобы программу увидели миллионы россиян.

История второго запрета — история, напротив, довольно смешная. Утомленное нервной реакцией прототипов, руководство НТВ напомнило мне, что «Куклы», в общем, передача-то юмористическая — и предложило написать что-нибудь легкое. И чуть ли не само, на свою голову, предложило «Винни-Пуха».

Через неделю я «Винни-Пуха» принес. Руководство обрадовалось мне, как родному, угостило чаем с печеньем — и минут пятнадцать мы беседовали на общегуманитарные темы. Руководство легко цитировало Розанова, Достоевского и Ницше, время от времени переходя на английский. Я разомлел от интеллигентного общества.

Наконец руководство взяло сценарий и начало его читать. Но читало недолго. Уже после первой строчки оно (руководство) вдруг тоскливо и протяжно закричало. Причем — матом. Я забеспокоился и спросил, в чем дело. Оказалось, дело как раз в первой строчке — известной всей стране строчке из одноименного мультфильма: «В голове моей опилки — не беда!»

И конечно, в «Куклах» ее должен был спеть Са-мый-Самый Главный Персонаж — но скажите: разве можно было, фантазируя на темы «Винни-Пуха», обойтись без опилок в голове?

Я доел печенье и ретировался, проклиная Алана Милна, Бориса Заходера и всех, всех, всех....

Оба непошедших сценария впоследствии были опубликованы, но, как говаривал один персонаж у О.Генри, «песок — неважная замена овсу»...

К лету 95-го программа набирала ход, и все складывалось для нее неплохо — хорошая пресса, рейтинг и... Для настоящей славы не хватало самой малости: преследования со стороны властей.

Этот путь к славе — самый короткий и, пожалуй, самый российский. Не будем тревожить тени Полежаева и Герцена, есть примеры и ближе. Злые языки утверждают, что в начале шестидесятых молодой, но уже хорошо известный Андрей Вознесенский поил в цэдээловском буфете одного молодогвардейского критика, подталкивая последнего к написанию рецензии на себя.

А «молодогвардеец» певца Гойи и треугольных груш не переносил и в трезвом состоянии. Долго уговаривать критика не пришлось: все, что про Вознесенского думал, он написал и отнес в «Правду». И «Правда» это, разумеется, опубликовала. И Вознесенский проснулся знаменитым уже на всю страну, потому что ежели у нас кого метелят в центральном органе — тот, считай, на пути к Нобелевской премии...

Я готов присягнуть, что не поил бывшего и.о. Генпрокурора России Алексея Ильюшенко — хотя бы на том основании, что к телу последнего меня бы близко не подпустили. Уголовное дело против программы возбудилось само.

А впрочем, конечно, не само. Знавшие бывшего и.о. Генпрокурора утверждают, что тот моргнуть не смел без высочайшего одобрения... Конечно же, был ему звонок, да чего там! — мы знаем, из чьего кабинета звонок, и знаем достоверно.

От кого знаем, не скажем. Как писал Сталин Рузвельту, «наши информаторы — скромные люди».

...Непосредственным раздражителем для того уголовного преследования стала программа «На дне». Горьковская пьеса пришлась как нельзя более кстати после повышения минимального размера пенсий в России — до тринадцати долларов в месяц.

Ну, мы и предложили нашим резиновым руководителям пожить на эту сумму хотя бы десять минут экранного времени. Резиновые пожили в охотку, а натуральные...

Через пять дней после выхода программы было возбуждено уголовное дело, а на следующий день я узнал, что такое проснуться знаменитым. Встречи со мной вдруг захотели все — от воркутинской многотиражки до Новозеландского телевидения. Вскоре я научился произносить фразу «У меня есть для вас двадцать минут» — но разговаривал все равно до тех пор, пока не кончалась слюна. Я давал по пять-шесть интервью в день. Месяца полтора в буквальном смысле не отходил от телефона.

Признаться, происходящее мне нравилось. Человек я скромный, и долгое время считал успехом, когда меня узнавала собственная теща, а тут... После интервью для Би-Би-Си я начал с уважением разглядывать отражение в зеркале. После череды презентаций купил жилетку. Когда моим мнением относительно перестановок в правительстве начали интересоваться политологи, завел специальный батистовый платочек под цвет галстука и начал подумывать о политической карьере...

Когда позвонили из газеты «Балтимор сан» и спросили, что я думаю о деле Симпсона, зарезавшего свою жену, я почувствовал, что выхожу на мировую арену.

Вылечила меня корреспондентка родной молодёжки — вылечила распространенным в России способом шоковой терапии. Позвонив, она сходу начала умолять об интервью, хотя я и не думал отказываться. Мы договорились о встрече, и я уже собирался повесить трубку, когда она сказала:

— Ой, простите, только еще один вопрос.

— Да-да, — разрешил я, давно готовый беседовать по любому вопросу мироздания.

— А вы вообще кто? — спросил корреспондентка.

— То есть? — не понял я.

— Ну, кто вы? Артист?

— А вы кому звоните? — поинтересовался я.

— Да мне редактор сказал: вот телефон Шендеровича, срочно сделай интервью в номер, — а кто вы, не сказал... А я тут, в Москве, недавно...
...